[InceptionFilm]

ладно, скрепя сердце хД

Название: Правильно.
Автор: Du.
Жанр: ангст, мутная мутотень - это как бы предупреждение еще х)
Рейтинг: G.
Пейринг: Кобб/Ариадна.
Дисклеймер: ничего моего, кроме текста.
Размер: 861 знак.
Предупреждения: стиль сломай-мозги, недороманс и все плохо.
От автора: Волчок упал, команда распалась.

читать

Через какие-нибудь шесть лет, в один хмурый день - небо с утра подернуто серой дымкой, промозгло и сыро, надо будет сказать Джеймсу и Филиппе одеться потеплее - он пойдет проверить прибитый к ограде почтовый ящик, чуть ежась от холода, и из кипы обычной утренней почты (счет за электричество, газеты, несколько писем) выпадет простая, белая открытка, с золотистой каемкой на полях. Когда он поднимет ее, уже успевшую чуть-чуть промокнуть по краям, с земли, прочитает незамысловатый текст на обороте - приглашаем вас на открытие выставки "Невозможная архитектура", посвященной лабиринтам и парадоксальной архитектуре, три часа дня, центральный холл отеля "Плаза" - ему на какой-то миг перестанет дышаться, грудь стиснет стальным обручем, когда среди имен художников-архитекторов на глаза попадется одно, до боли в глазах знакомое, путеводная нить, невероятный талант, пронзительная искренность, сколько лет прошло, сколько раз он пытался вспомнить лицо – и не мог, сколько ни пытался, и за это – тоже, помимо – он тоже будет чувствовать вину. Нет, он не станет ее искать. Нет, со снами покончено.
Да, он будет вполне счастлив.
И через несколько дней, чувствуя себя ужасно нелепо в отглаженном смокинге – шесть лет прошло, легкие рубашки, хлопковые штаны, джинсы, толстовки, уютные свитера, шесть лет – он будет стоять около «Плаза», держа в руках слегка помятое приглашение, и услужливый лакей откроет перед ним стеклянные двери, и он, собрав волю в кулак, войдет внутрь и, как и все, кто посетил выставку, но совсем по другой причине, как завороженный, будет оглядывать все те огромные лабиринты, которые вчерашним вечером завезли в Плазу. И среди всех сразу найдет нужный – лицо забыл, а лабиринт, тот, первый, так и не смог, профессиональная память, уязвленная гордость когда-то лучшего архитектора на курсе, он пытался начертить что-нибудь лучше с заданными параметрами, им самим придуманными условиями, но не вышло, и вот он, здесь, макет из небоскребов, улиц, зеркальных зданий, вот он, здесь, перед его глазами.
И вот тогда голос-в-голове, чертов голос, который не давал спать ночами, не дает спать ночами, снова спросит тихим, вкрадчивым шепотом – а так ли ты хотел уйти, Кобб, какого черта ты их – ее – бросил?
А когда он всмотрится тщательнее в один из домов на макете, то сможет разглядеть три маленьких силуэта – два ребенка, срывающихся с места, и мужчины, смотрящего им вслед.
Это не бегство, скажет он себе, распахивая высокие стеклянные двери и снова пряча руки в карманах, это не бегство, скажет он, и будет вновь пытаться забыть пронзительной искренности взгляд, который он успел выцепить из общей массы до того, как выскочил из отеля, как ошпаренный.

А потом пройдет еще два года, и сны – наконец – вернутся, и не будет нужды возводить в подсознании клетку из воспоминаний, и потребность в осознанных снах утихнет, замолкнет на время.
И все будет правильно и так, как ему всегда мечталось – дети, дом, незамысловатая, законная работа, улыбки на лицах.
Лабиринты отойдут на задний план, уступая место понятным и четким чертежам будущих зданий.
Ему приснится принцесса с горящим взглядом и нужными вопросами.
И все будет.

А где-то не в той реальности девочка с правдивыми карими глазами будет в тысячный раз давиться злыми слезами, кричать зло, рушить здания, кидаться на шею одной из своих верных и надежных проекций с лицом Артура и спрашивать, который раз спрашивать – почему он уходит, почему он каждый раз уходит за этой мертвой, за этими ненастоящими, я заперла его в своих лабиринтах, я придумала его заново, так почему он – никогда – не остается, почему, господи, я устала ждать, я устала строить, я устала.
Где-то в другой вероятности девочка с каштановыми волосами будет хватать ножницы и обстригать их почти под корень, просыпаться, хвататься за ножницы, и снова просыпаться, проводить рукой по вновь отросшим прядям, и кричать беззвучно от безысходности, от того, что тот, выдуманный, сказал ей в очередном сне, перед тем, как снова уйти, скрыться за поворотом – у тебя красивые волосы, девочка моя, как бы я хотел – хоть раз – их коснуться.
Где-то на другом конце света девушка с вымазанными в карандаше пальцами выпадет из сна, хрипло дыша, вырвет из вены иголку, остервенело мотая головой, откинется на спинку кресла, закроет глаза, чтобы не видеть всех тех лабиринтов, которые она сама же нарисовала на стенах, потолке, ватманах и альбомах, раскиданных по комнате.
Ты сошла с ума, милая, скажет она себе в который раз, он не придет, он не останется, и никакой лабиринт не удержит, так что не пора ли перестать пытаться, у тебя вся жизнь впереди – вся жизнь позади, разве это жизнь, что сейчас, это одержимость – так не пора ли?

И если бы боги придумали ей счастье, то записка, посланная по привычному адресу – сколько писем написала-сожгла – нашла бы своего адресата, и проекция Кобба в ее издерганном подсознании рассеялась бы дымкой, и чья-то рука легла бы ей на плечо – не во сне, в реальности, в темном номере американского отеля, и чей-то голос сказал бы ей – просыпайся, и она проснулась бы, и были бы горькие слезы, и неподдельная радость, и долгие объяснения, и счастье, не выдуманное, настоящее счастье.
Если бы боги хотели придумать ей счастье, они бы не дали ему сказать – и все правильно, они не дали бы ему убежать, шахматная фигурка не упала бы, руша самый лучший из всех созданных ею снов, но они не захотели, не смогли ничего, кроме как шепнуть ей – все будет.
И дать ей улыбнуться – хоть раз – за последние восемь лет, потому что все – было.